Этот обиженный, обиженный мир
«Мы с тобой больше не играем», — это самый страшный и категоричный приговор, который ты могла услышать в детстве. Никаких оправданий и увещеваний — он обжалованию не подлежал. Единственное твое спасение от унизительного одиночества могло прийти чуть позже и естественным путем: кто-то забудет, кто-то решит пересмотреть свое постановление, потому что ты как бы инеплохая девчонка, дружить с тобой можно, более того, даже поощрительно — вон у тебя какие крутые японские карандашики.
Сказал бы мне кто-то в детстве, что настанет время, когда я с легкостью смогу оказываться в статусе обиженных и тех, кто наказывает, — ни за что бы не поверила. Причем я могу менять эти статусы одновременно: на кого-то обиделась, кого-то эмоционально уничтожаю. Даже не замечая переходов. И даже не гнушаясь этого, не чувствуя отвращения к себе и не задавая себе же вопросов: так, а что это только что было, за что я на него так ощетинилась? Нет, мы не думаем об этом, будто проживая какой-то естественный эволюционный процесс. Как и следует, проживаем его на уровне бессознательного.
А за это ответишь! Если не сейчас, то через два века точно
Что с нами произошло, люди? Почему мы так просто и даже с каким-то мазохистским удовольствием начали на все обижаться? Он не придержал передо мной дверь — обида на три недели, я же девушка. Он придержал дверь — обида на два года: он что, думает, что я слабый пол, не такая, как он? Она назвала его пухляшом — мягкая лояльная форма обиды (хоть и с нежностью, но все же обвинение в физическом недостатке).Мы вырезаем главы из произведений, вымарываем целые страницы, потому что автор посмел назвать кого-то кем-то. Но, черт возьми, в XVIII так и называли, по-другому нельзя было! Но нет-нет! Нам такое малодушное объяснение не подходит. Автор, хоть и через три века, но позвольте отвечать за эти проблески расизма, сексизма, дискриминации, объективации и бодишейминга.
Мы обвиняем человека в харрасменте, рушим его карьеру, а потом, через несколько лет, выясняем, что у него все было по любви, без какого-либо принуждения и насилия. «Прости, актер, мы чуть поторопились», — можем сказать мы впопыхах. Но актера уже нет с нами, он где-то пропал.
«Если бы Queen существовали сейчас, в нашей группе был бы азиат, темнокожий, мужчины, женщины и один трансгендер», — предположил гитарист группы Брайан Мэй. «И неизвестно, что было бы с "квинами"», — добавил он. «В нашей группе был один известный гей, о котором знают во всем мире. И это не мешало нам существовать, дружить и писать прекрасные песни. Потому что мы рассматривали Фредди в первую очередь как музыканта», — продолжил Мэй. И с ним не поспоришь.
Прав тот, кто обиделся первым
Только бы никого не обидеть — с этой мыслью мы сегодня засыпаем и просыпаемся. Такое ощущение, что весь мир до сих пор живет с непроработанной детской психотравмой «мы с тобой больше не играем». Только бы не остаться в стороне, только бы не выпасть из стаи — вот наша жизненная установка на сегодня. Все говорят «мочить» Джоан Роулинг — значит, нужно исступленно ее бойкотировать, не читать книги, стереть ее имя из поттерианы, перестать смотреть в ее сторону и, вообще, забыть о ее существовании. А что, пусть отвечает, чай уже не ребенок, нужно думать, что твитишь.Так и работает cancel culture — культура отмены — публичное привлечение к ответственности за неприятие, осуждение, за мысли, которые (надо же!) могут отличаться от мыслей большинства. Вам это ничего не напоминает? А мне напоминает сегрегацию, которая вот-вот и переступит границу фашизма. А ведь все так хорошо начиналось, с благими намерениями — защитить слабых. Но эти намерения набрали силу, накачали бицепсы и начали уничтожать тех, кто раньше стоял выше в социальной иерархии, тех же интеллектуалов. Например, Джоан Роулинг и иже с ней.
«Удивительно, что культуру отмены и законы Новой этики поддерживают в первую очередь студенты и молодые люди», — задается вопросом канадский профессор психологии Джордан Питерсон. Дескать, они же первыми должны выступать за свободу волеизъявления и свободу мысли. «Мда… А мне вот нисколечко не удивительно», — думаю я, когда смотрю, как главная британская интеллектуалка Эмма Уотсон выступает против Джоан Роулинг — своей литературной мамы. Потому что не было бы Поттера, рожденного у писательницы в голове, кто узнал бы об Эмме? Но кому какое дело, когда поступил приказ — мочить!
Взрослый человек не обижается — это признак незрелости
Мы возвеличиваем обиженных. Что с нами случилось? Мы возносим ущербных, которые не могут держать отпор. Да, их надо защищать. Но не возносить, потому что это как-то странно. В таком случае само собой происходит перегибание палки. Взрослый человек не обижается — это признак незрелости. Взрослый зрелый человек понимает, что, продемонстрировав реакцию на обиду, он становится слабым. А еще он понимает, что, если испытывает чувство обиды, значит, нужно подумать, что с ним происходит, а потом защищаться. Именно самому защищаться, а не призывать на помощь весь мир.А еще взрослый зрелый человек понимает, что 95% обид надуманы самим человеком, они родились и блаженно проживают в его голове. Это с собой нужно бороться, а не с окружающими. Им до нас есть дело ровно 15 секунд. Остальное время каждый занят мыслями о себе. И своими обидами в том числе. Особенно, если речь идет об эмоциональном ребенке.
Взрослый человек не обижается
Он дает возможность другому человеку оставаться собой и иметь свою точку зрения. Другие люди не пытаются тебя обидеть. Они живут своим опытом, который иногда раздражает тебя, с их суждениями ты не соглашаешься, тебя возмущает их невежество. Но это их опыт. Как и твои суждения могут показаться кому-то странными и очень злыми. Нам всем нужно пространство, чтобы меняться и расти, давайте не забывать об этом, не загоняя кого-то в тиски установленных нами правил.Он не живет предосудительно, выискивая триггеры, которые могут вызвать обиду. Иногда именно так и выглядит со стороны, когда думаешь: а с чего это он? как я могла оскорбить его чувства?
Он принимает разность людей. И это, мне кажется, самое важное. Своими культурами отмены, публичными порицаниями и бойкотами мы загоняем людей в клетку. Мы боимся высказать собственное мнение — а вдруг оно кому-то покажется крамольным? А вдруг я, не ведая того, поддержу то, против чего все ополчились? А вдруг я отстала и не знаю, что повестка дня уже изменилась?
Давайте дадим друг другу свободу. Разве свобода — это не венец эволюционного развития человека? Или же нам просто нужно все отрефлексировать? Окей, тогда подождем.
